Журналистика и медиарынок

Сейчас кажется невероятным, как совсем недавно, лет пятнадцать назад, мне, ведущей в областной газете постоянную «криминальную» рубрику, каждую неделю выдавали в суде материалы нескольких прошедших процессов, из которых я выбирала наиболее общественно значимый и рассказывала о нем читателям… 
С тех пор,  мы сильно продвинулись. Только вот куда?

Летом этого года мне довелось побывать на юбилее Фонда защиты гласности в Москве. Директор фонда Алексей Симонов, открывая конференцию, подытожил: «Пройден огромный путь… Только вот куда?

20 лет назад на первой пресс-конференции Фонда присутствовало 20 телекамер. Сегодня — ни одной»

И вообще не было журналистов, пришедших, Чтобы специально осветить событие…

Это вспомнилось на круглом столе «За открытость правосудия», прошедшем недавно в Южно-Сахалинском фешенебельном отеле «Санта». На столь важном для каждого из нас и общества в целом разговоре присутствовали лишь два представителя общественных организаций и два журналиста

ПОУЧАСТВОВАТЬ В ДИСКУССИИ — и то не без труда — смогла только я. Мне дали слово последней. И получилось, что разговор об открытости правосудия вели между собой юристы — судьи, прокуроры, преподаватели и студенты юридических вузов. Этакий междусобойчик с докладчиками-самоотчетами.
Тон, естественно, задавали организаторы этого проекта — москвичи из Общественной палаты РФ и Управления судебного департамента при Верховном суде РФ.
В своих выступлениях они были медлительны, солидны, наукообразны, самодостаточны (спорные качества для участников круглого стола) и оптимистичны — как и полагается представителям государственных и общественных структур, созданных властью.
Речь шла о проблемах реализации Федерального закона 262 «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов в Российской Федерации», обязывающего суды выкладывать на своих сайтах в открытый доступ большинство судебных решений, и о новых коммуникативных технологиях в освещении судебной деятельности.
И хотя москвичи заверяли, что их задача — не вылизывание филейных частей судейского сообщества, однако на стереотипы общества в отношении суда и предвзятость СМИ ссылались часто.

«Судебная власть не может гнаться за частотой упоминаемости в СМИ», «судебной системе трудно спрятать коррупцию», «должность судьи должна вызывать восторг и зависть обывателей»…

Представители судейского сообщества критиковали закон за то, что он страдает повторами и взаимоисключающими положениями, взвалил на них никому не нужную, лишнюю работу. Кто будет читать эти миллионы однообразных судебных решений? Перед тем — как выложить решение на сайт, судья должен провести его деперсонализацию, то есть исключить персональные данные (заменив их инициалами, псевдонимами, многоточием), чтобы обеспечить безопасность участников судебного процесса. В мегаполисе это, может, и имеет смысл, но в маленьком городе все фигуры умолчания легко вычисляются. И как в таком случае сохранить личную тайну или обеспечить безопасность свидетелям?

НАВЕРНОЕ, ЭТО СПРАВЕДЛИВО. Но касается узкого круга юристов.
А население? Оно пока получает информацию о работе суда по старинке, из СМИ. Какие тут ожидаются прорывы?
А никаких. Мы ничего нового не услышали: опять журналисты виноваты в том, что «система правосудия у нас не освещается должным образом, СМИ нарушают законы, вторгаясь в личную жизнь, фотографируя, снимая и записывая где и что попало. Более того, они смеют утверждать, что подсудимый НЕ виновен, хотя еще не вынесено решение суда» (перечитайте еще раз… Это не опечатка. Это прямая речь прокурора). И конечно же, уверяли юристы, общественный контроль над правосудием при таком профессионализме журналистов ни к чему хорошему не приведет.
Абсолютно непонятно, кто именно из наших островных журналистов дал повод к такому негодованию… Потому как в зале суда пишущая братия давно не появляется. В большинстве своем она обслуживает власть, а потому на процессы, где фигуранты — чиновники, не ходит. А те единицы, что в суд заглядывают, чаще всего уходят ни с чем.
Несколько примеров последних лет.
В 2009 году, 5 мая (бывший День советской печати, потому и запомнилось), главного редактора сахалинского регионального приложения газеты «Аргументы недели» не допустили в зал открытого судебного заседания Южно-Сахалинского городского суда. Рассматривалось дело об обманутых вкладчиках банка «Сахалин-вест». Секретарь судьи, узнав, что журналистка не аккредитована, отправила ее в пресс-центр судебного департамента.
Там подтвердили: чтобы присутствовать на ОТКРЫТОМ заседании, нужна аккредитация.
И сослались на внутренний приказ, отказавшись, впрочем, назвать его номер или его показать.

ЗАГЛЯНЕМ В ПРАВИЛА аккредитации, размещенные на сайте управления судебного департамента Сахалинской области. Они очень хорошо отражают степень готовности ведомства к переменам.
В самом начале текста, в заявке на аккредитацию, кроме фамилии, имени, отчества и телефона, журналист, оказывается, должен указать год рождения и занимаемую должность. Зачем? Излишние подробности по Закону о СМИ представляют собой недопустимое ограничение прав журналиста и могут послужить мотивом отсева нежелательных претендентов... Срок аккредитации, указанный в правилах, — год, тоже лишен смысла. Смысл-то — в долговременном и устойчивом сотрудничестве органа и редакции, облегчающем доступ журналиста, а значит, и граждан к информации.
А что такое год? Для судебного ведомства это не срок. Процессы длятся месяцами, годами… Пока журналист вникнет в тематику, овладеет юридическими терминами… Зато для пресс-службы краткий срок аккредитации — сильное средство влияния на редакции и журналистов.
Правила милостиво разрешают аккредитованным журналистам присутствовать в зале судебных заседаний при рассмотрении дел и проводить фото-, кино- и видеосъемку, диктофонную запись. Спасибо большое! Но и неаккредитованный журналист имеет право это делать, а диктофонную запись может вообще вести всякий присутствующий на открытом судебном процессе. Эта норма давно регламентирована УПК и пленумами ВС РФ.
Составители правил наставляют пишущую братию: «…в своей профессиональной деятельности использовать только документально подтвержденные факты, соблюдать общепризнанные нормы журналистской этики, а также не распространять материалы негативного характера, содержащие бездоказательную критику судей, работников аппаратов судов и управления судебного департамента…»
Здесь что ни указка, то перл пустозвонства и некомпетентности. Что значит «только документально подтвержденные факты»? Вообще-то журналист в своей деятельности использует не только документы (тогда материалы невозможно было бы ни читать, ни смотреть, ни слушать), но опросы, комментарии и интервью всяческого рода (и отнюдь не только специалистов), и свои собственные наблюдения. Только собственные наблюдения могут передать, например, такие «невещественные» вещи, как атмосфера, царящая в зале суда, поведение участников процесса и т. д. Вменение же в обязанность журналисту соблюдение общепризнанных норм журналистской этики — вообще не прерогатива суда. Любые оценочные категории, введенные в правила, предоставляют возможность слишком широкого истолкования при их применении. Моральные нормы, включая профессиональные, в отличие от правовых, многозначны, относительны, зависимы от социальной ситуации и нравственной позиции личности и допускают несовпадение этических суждений по одному и тому же вопросу. Регулироваться (как и создаваться) они могут только внутри своего профессионального сообщества. Оценки их со стороны неизбежно будут субъективны и спорны.
И совершенно не оставляет надежду на будущую открытость суда такой посыл:
«В исключительных случаях, с согласия председателя суда и при наличии письменного ходатайства руководства редакции, аккредитованный журналист может ознакомиться с материалами завершенных судебных дел.
В случае, если стороны по делу возражают против допуска журналистов к материалам дела, ходатайство редакции СМИ удовлетворению не подлежит. Обязанность по получению письменного подтверждения мнения сторон по поводу ознакомления представителей СМИ с материалами дела возлагается на редакцию СМИ».

ЭТО НЕ ПРОСТО ШАГ НАЗАД от существующей многолетней практики, это прыжок головой вниз с того хлипкого моста, что соединяет два берега — суд и общество. Представьте: открытый процесс, любой желающий (а не только аккредитованный журналист) может посетить его, делать записи, придавать их той или иной огласке, а вот если захочет точно процитировать материалы дела, цифры, фамилии именно для того, чтобы использовать «в своей профессиональной деятельности документально подтвержденные факты», за что так ратует ведомство, — должен испрашивать разрешения у судьи, защиты, обвинения, подсудимых… А почему, собственно, я должна испрашивать у коррупционера или, к примеру, у серийного убийцы, приговоры по которому вступили в законную силу, разрешения ознакомиться с материалами дела? И где их, не материалы, а стороны, разыскивать?

И ПОТОМ: кто и по каким критериям определяет исключительность случая? Еще раз подчеркиваю — речь не о закрытых судебных заседаниях. А о защите публичного интереса. Общество имеет право знать в деталях, как именно государство, которое содержится за счет граждан, защищает правоотношения, насколько объективно, тщательно и всесторонне исследуются обстоятельства дела, наконец, насколько гражданин защищен в суде. Скрывать эти детали, прикрываясь тайной частной жизни, недопустимо.
И самого главного пункта нет в правилах аккредитации — указания на порядок обжалования решений и действий в отношении журналистов аккредитующей организации
и ее должностных лиц.
Правовое обжалование любого действия любого органа опять же закреплено в Конституции и множестве международно-правовых актов….
Не виню пресс-службу нашего Судебного департамента. Такие правила во всех субъектах Федерации. Они добросовестно скатаны из вышестоящей
инстанции — Управления судебного департамента при Верховном суде РФ. Надеюсь, что везде, как и у нас, они журналистской братией игнорируются. У нас никто заявку на аккредитацию не подал…
Вот и получилось, что освещают деятельность суда журналисты исключительно пресс-релизами ведомства. На заседания ходят крайне редко. Например, на нашумевшем процессе над министром здравоохранения Сахалинской области Васильченковым (нагревшем при поставках медицинского оборудования бюджет на
99 миллионов) присутствовала я одна. Мой коллега из другого издания выдержал только день. После того как он сфотографировал подсудимого возле здания суда, пошли письменные запросы судье от адвокатов: как имя фотокорреспондента, какое издание он представляет да какое право имеет снимать…
(Когда я привела этот факт на круглом столе, декан юридического факультета одного из сахалинских вузов подтвердила — да, никто не имеет права снимать без разрешения, это вторжение в частную жизнь…
Уважаемый преподаватель возможных будущих судий! Если объект съемки представляет общественный интерес, не надо никакого разрешения на съемку!).
Писать на правовые темы сейчас, по сравнению с периодом десятилетней давности, неимоверно тяжело. Как делать репортаж из суда, воспринимая только на слух цифры, фамилии, даты, названия фирм и учреждений? К судьям лучше не подступаться вообще. Прокуроры, слыша просьбу уточнить, как именно пишется та или иная фамилия, от тебя шарахаются — любая информация только через пресс-службу… Адвокаты тоже не шибко идут навстречу, особенно в делах о коррупции.
Последний день процесса, вынесение приговора… Решение выдается всем сторонам. Я тоже прошу копию на руки — ведь там сроки, ссылки на статьи законов, суммы ущерба, перечень конфискованной собственности... (Диктофон — плохой помощник, почему-то он раздражает судей, и они всегда просят переложить его подальше от себя, а сами зачитывают текст скороговоркой, бубня себе под нос.) Но мне распечатку решения не дают — не положено. Вот стою я, единственный представитель прессы, присутствующий на этом процессе… немолодая в общем-то женщина… и выпрашиваю листочек решения, чтобы ляпы в статью не просочились…

СУДЕБНОЕ ВЕДОМСТВО считается у нас самым непрозрачным среди органов всех ветвей власти. Это показал опрос, который проводил Совет по этике и профессиональной солидарности Сахалинской организации СЖ РФ. На шкале, где распределились открытые, полузакрытые и закрытые структуры власти, суды оказались в числе закрытых, причем на последнем месте. (Кстати, позже рейтинг открытости, проведенный Российским агентством правовой и судебной информации и Институтом развития свободы информации, подтвердил наш опрос — суды общей юрисдикции Сахалинской области оказались на 70-м месте из 83 субъектов Федерации. После нас — нацреспублики — Дагестан, Адыгея, Чечня… )
Всевозможные запреты, отказы от интервью и прямые выдворения журналистов из зала суда стали у нас обычным явлением.

Был даже такой случай: журналистов выдворили, заметив, как они удивленно переглянулись во время заседания

Судья объяснила: любые эмоции могут повлиять на мнение присяжных….
Низкий рейтинг открытости судов еще раз подтвердила история с журналистом и издателем газеты «Парамушир. Вести» Александром Чернегой, которому в течение полугода никак не удается узнать страшную государственную тайну: каковы доходы судьи Северо-Курильского районного суда? Дважды журналист делал письменные запросы в адрес самого судьи, не получив ответа, направил жалобу в областную квалификационную коллегию судей. И только через два месяца получил ответ-разъяснение из Управления судебного департамента Сахалинской области, куда, оказывается, переправлял запросы сам судья. Смысл разъяснения: такие запросы — прерогатива республиканского СМИ, местный журналист может воспользоваться полученной информацией в целях, компрометирующих судью. Нам, журналистам, не только врут, но еще и пытаются нас разделить по уровню…
(И этот факт, приведенный на круглом столе, возмутил декана: «Это зачем же журналисту знать доход судьи?!»
Уважаемый преподаватель будущих юристов! Журналист не обязан мотивировать свой запрос!
Еще один недавний факт: в Южно-Сахалинском городском суде судья отправила восвояси съемочную группу телевизионщиков, не успевшую даже расчехлить камеру, сказав дословно следующее:
— Снимать в суде запрещено законом.
Тема заседания была очень важная: группа депутатов и представителей общественных организаций подала жалобу на первых лиц страны и губернатора Сахалинской области, прося признать, что эти должностные лица своим бездействием нарушают их конституционные права на благоприятную окружающую среду и достоверную информацию о ее состоянии. (Речь идет о радиоизотопных термоэлектрических генераторах (РИТЭГах) в Охотском море, затопленных в разное время Тихоокеанским флотом и создающих угрозу для здоровья и жизни жителей нескольких регионов.)
Своим запретом судья продемонстрировала весьма вольную трактовку существующего законодательства и внесла лепту в вышеупомянутый рейтинг открытости сахалинских судов.
Может, для кого-то из моих коллег, и уж точно для большинства судий, это станет новостью: все открытые судебные заседания снимать можно, при этом согласие нужно получать только на съемку СУДЕБНОГО ЗАСЕДАНИЯ (а оно начинается после объявления состава суда и дела, которое слушается).
И совершенно не нужно спрашивать разрешения на съемку перед началом судебного заседания, в перерывах и после него — хоть в зале, хоть в коридорах суда. Это подтвердили юристы Фонда защиты гласности, к которым я обратилась за разъяснением. Но они же и предупредили: на деле это чрезвычайно трудно осуществить.
По себе знаю: только достанешь фотоаппарат, чтобы сделать снимок именно в это, непроцессуальное время (причем и стороны не против), наперерез, как вратарь на мяч, на тебя тотчас же бросается судебный пристав.
Чтобы понять, насколько у нас закрыт суд, расскажу о своем последнем звонке. Надо было узнать, начался ли процесс по одному уголовному делу. Звоню секретарю судьи, у которого находится дело. Она говорит «минуточку» и идет к судье. Вновь берет трубку:
— Все вопросы к пресс-службе.
— Вы меня не поняли, — говорю я. — Мне не нужны подробности, хочу просто узнать, начался ли процесс.
Я подготовила информацию, в которой такая строчка: «Вскоре обвиняемые предстанут перед судом»… Так вот, они уже предстали или оставить эту строчку без изменений?
Она снова адресует меня к пресс-службе. Теперь уже ответственный по связям с общественностью идет к судье спрашивать, начался ли процесс, дважды возвращается, выпытывая у меня, зачем все-таки это мне надо… Наконец, сообщает: нет, процесс еще не начался. Потратила я на доставание этой абсолютно открытой информации около двух часов.

СЕЙЧАС КАЖЕТСЯ НЕВЕРОЯТНЫМ, как совсем недавно, лет пятнадцать назад, мне, ведущей в областной газете постоянную «криминальную» рубрику, каждую неделю выдавали в суде материалы нескольких прошедших процессов, из которых я выбирала наиболее общественно значимый и рассказывала о нем читателям. И председатель областного суда без всяких пресс-служб и предварительного скидывания вопросов откликалась на мою просьбу об интервью.
А иногда — вот чудеса — сама звонила, желая прокомментировать то или иное решение Верховного суда или пленума. Тогда журналисты и судьи проводили совместные семинары, круглые столы. И после такой учебы количество исков по защите чести и достоинства к нам, пишущим, резко снижалось… Об открытости и прозрачности судов тогда даже не говорили.

С тех пор мы сильно продвинулись. Только вот куда?

Ольга Васильева

"Журналистика и медиарынок", № 11, 2011